Андрей Матвеев - Полуденные песни тритонов[книга меморуингов]
Про самого Желязны душным и жарким августовским днем 2003 года мне рассказывал сам Шекли, только называл он его, как и принято во всем мире, Зелязны.
«— Зелязны, — говорил мне Шекли, — был очень нелюдимым человеком. И предпочитал никогда не выезжать из своего штата Нью — Мехико. Но каждый писатель хоть иногда, но должен побывать у своего литературного агента. А агент у нас с ним был один, в Нью — Йорке. И как–то раз мы с Роджером там встретились. В тот год отчего–то наши книги опять хорошо продавались, и агент решил, что если мы напишем книгу совместно, то продаваться она будет еще лучше. И предложил это нам. — Хорошо, — сказал я, — мне это интересно!
— Мне тоже! — сказал Зелязны.
— У тебя есть идея? — спросил я его.
Роджер замолчал и полез в карманы джинсов, вначале в один, потом — в другой.
Наконец, он нашел то, что искал. Многократно свернутый листок пожелтевшей бумаги. Он развернул его, листок был весь исписан мелкими почерком.
— Вот тут много идей! — сказал он мне, — посмотри!
Я начал смотреть и наткнулся на то, что потом стало историей демона Аззи.
— Вот, — сказал я, — это пойдет!
— О’кей! — сказал Роджер, — я пришлю тебе из дома сюжет!
Тогда еще не было интернета, это было самое начало девяностых. Он вернулся домой, написал сюжет и послал мне его почтой. Я прочитал, записал свои вопросы и послал их ему. Он ответил и я сел писать «Принеси мне голову прекрасного принца», Роджер дописал потом последнюю главу. Так мы написали еще два романа, а потом Роджер умер, от рака. Он был мужественным человеком, вначале он победил рак, но тот, отступив, вернулся и сожрал Роджера…»
В ТОТ ДЕНЬ МЫ С ШЕКЛИ ЛОВИЛИ РЫБУ, ШЕКЛИ ПОЙМАЛ ЩУКУ И ПОПРОСИЛ ЕЕ ОТПУСТИТЬ!
— Bye–bye, pike! — сказал он ей на прощание и погладил своей высохшей старческой лапой по скользкой щучьей спине.
Я обязательно напишу отдельный меморуинг про Шекли, пока же я пишу про книги (1) и сосиски с горчицей.
Кроме «Легенды о Тиле Уленшпигеле» под сосиски с горчицей совершенно невероятно проглатывалась не такая толстая, но до безумия увлекательная книга Георгия Тушкана «Джура».
Это сейчас я могу сказать, что по своему идеологическому пафосу книга Тушкана для коммунистов то же самое, что «Майн Кампф» для нацистов.
Но это был и один из самых завораживающих приключенческих романов, когда–либо читаных мною в жизни.
Ей–богу, не хуже «Острова сокровищ».
Или «Одиссеи капитана Блада».
Или «Капитана «Сорви–голова».
Или четвертого тома из собрания Томаса Майн Рида, в котором «Юные охотники», «В дебрях Южной Африки» и «Охотники за жирафами». Между прочим, Майн Рид тоже был капитаном…
Так вот, читать про приключения памирского юноши Джуры и его собаки Тэке было не менее увлекательно.
Несмотря на весь идеологический пафос.
Во всех романах есть какой–то пафос, за что–то, против чего–то, нет абсолютно деидеологизированной литературы.
Только в хороших приключенческих — как и многих других сюжетных, а значит, жанровых, — книгах читателю это по барабану.
Он есть сосиски с горчицей и читает про то, что происходило в городе Брюгге.
Или в горном кишлаке Мин — Архар.
Или в Минас — Тирите.
Или в Амбере.
Или где–то еще…
Главное, чтобы что–то происходило, и много лет спустя эти события, равно как и герои, в них участвовавшие, будут ностальгически вспоминаться как происходившее действительно с тобой, пусть это относится к совершенно иной, неземной жизни.
Или земной, но это уже другая земля.
ИНАЯ ПЛАНЕТА.
На которой, наверное, и сейчас есть правильные книжные магазины, в которых даже такой неправильный человек, как я, сможет найти себе нужную правильную книгу.
«На берегу реки благословленной сидели мы и, вспоминая Авалон, заплакали. В руках остались сломанные шпаги, щиты развесили мы по деревьям. Разрушены серебряные башни, утоплены в потоках крови замки. Так сколько миль до Авалона? И все, и ни одной…»
Роджер Желязны, «Хроники Амбера».
10. Про фобии, депрессии и страхи
У этого меморуинга постоянно меняется порядковый номер. То он в первом десятке, то во втором, потом в третьем, сейчас вот получается, что опять в первом.
Наверное, это неспроста.
Мы с ним избегаем друг друга, я убегаю — он пытается догнать, он догоняет — я прячусь и выжидаю.
Бесполезно.
Мне от него никуда не уйти.
ДЕПРЕССИЯ!
Хотя в последние годы я научился с ней бороться.
Купил как–то раз книжку господина Чхартишвили «Писатель и самоубийство», с тех пор и использую как клин.
Ведь известно, что
КЛИН КЛИНОМ ВЫШИБАЮТ!
Главное — во время почувствовать ее приход. Загодя. Заранее. Не за сутки, конечно, но хотя бы за пару часов. А это я умею. Вроде бы идешь–идешь, а потом понимаешь: вот воронка и сейчас тебя начнет засасывать. Сопротивляться бесполезно, все происходит на химическом уровне, что–то меняется в крови, мир выглядит по–иному.
Он того же цвета, по улицам идут те же люди и ездят те же машины.
НО ВСЕ СТАНОВИТСЯ ДРУГИМ!
Тут надо помнить одно — этого не стоит пугаться, тебя просто засосало, ты впал в депрессию, понятно, что все дерьмо, но через сутки реакция закончится и все опять станет прежним.
Не считая того, что начнется отходняк. Как с похмелья. Вот для того, чтобы этот момент переживался как можно легче, я и читаю книжку господина Чхартишвили.
Раньше было хуже, какое–то время я слушал в такие моменты музыку. Чаще всего — альбом Славы Бутусова & «Deadушек» «Элизабарра — Торр», там есть две песни, одна про «десять шагов до новой войны» и вторая про «уроды идут», если пять раз подряд прослушать первую и такое же количество раз — вторую, то сил ходить и искать какую–нибудь веревку просто не остается, единственное, на что ты способен, так это сидеть и молча пялиться в окно, абсолютно не понимая, что за ним происходит.
ТАКАЯ ВОТ КАТАТОНИЯ!
У меня дедушка был невропатологом, поэтому я знаю много не очень приличных слов.
Например,
МДС или МАНИАКАЛЬНО-ДЕПРЕССИВНЫЙ СИНДРОМ.
В юности мне даже поставили такой диагноз, хотя сейчас я прекрасно понимаю, что юность сама по себе диагноз, как пудель, про эту породу так и говорят: это не порода, это диагноз.
Маниакально–депрессивный синдром или синдром юности…
Недаром Эренбург писал, что в юности почти все пишут стихи и помышляют о самоубийстве.
А Джойс в «Портрете художника в юности» вообще вывел универсальную формулу:
«ОНИ ЕЩЕ И НЕ ЖИЛИ, А УЖЕ УСТАЛИ…»
Но юность проходит и — как правило — с ней проходит МДС.
Только, видимо, не у всех, у меня до сих пор бывают рецидивы, но лечение их инфернальными песнями Бутусова & Deadушек, как не приносящее особой пользы, было отменено женой и дочерью самым радикальным способом: заявив, что эта беспросветная тощища сводит их с ума, жена подговорила дочь и та отдала компашку какой–то подруге, как выяснилось:
НАВСЕГДА…
Так что теперь я просто перечитываю поминальник литературных покойников и где–то на третьем десятке начинаю приходить в себя.
А как иначе, если какой–то тип вышел на африканскую жару в самый разгар летнего дня и долго стоял под безжалостными солнечными лучами без шляпы?
Ну и достоялся!
Другой же, как написано, «Застрелился импульсивно: был у сослуживца, случайно наткнулся на револьвер и выстрелил себе в висок.»
Третий же решил утопиться, только был пьян настолько, что не вспомнил, что на улице зима и разбился о лед.
Между прочим, этот третий, Джон Берримен, писал такие сонеты, что прочитав их еще в первой половине семидесятых, я бесповоротно бросил писать стихи.
«Я поднял — подними и ты бокал
Там, за пять штатов; пью свой горький джин
Здесь, в баре, где ни женщин, ни мужчин
Знакомых, где ни сам я не бывал,
Ни ты со мной…»
Не сонет, аnamnes morbi — история болезни.
Сразу становится ясно, откуда возникают депрессии — из одиночества.
А значит, чего с ними бороться, если это естественное состояние для любого прямоходящего?
«…порой заглянет в зал
Полиция; дождь, гул чужих машин,
Играет автомат. Я пью один,
Бармен фальшивый локон прилизал.»
ИНОЕ ДЕЛО — СТРАХИ И ФОБИИ.
Хотя об этом лучше писать прозу. К примеру, нечто в жанре рассказа — не будешь ведь признаваться от себя самого, то есть, от первого лица, что чего–то боишься, тем более, что названия этих «что–то» у нормального человека тоже вызывают своеобразную фобию, хорошо ведь звучит, угрожающе и даже экстремально: я боюсь заболеть арахнофобией…
